Настройка шрифта В избранное Написать письмо

Книги по логопедии 2

Глава пятая. Проблемы взаимосвязи языка и мышления. Общее языкознание

Главная (1 2 3)
й характер и представляют собой необходимый компонент окончательного преобразования знаний, которыми владеет говорящий, в информацию для слушающего.

          Но в грамматическое значение преобразуется не всякое субъективное отношение говорящего к высказываемому им, а только те отношения, которые необходимы для коммуникации. Определяющим в этом преобразовании является ориентация на определенного рецепиента, учет его осведомленности.

          Коммуникативно-оценочное отношение говорящего к высказываемому манифестируется в следующих основных категориях: а) в категории коммуникативной установки (цели высказывания), образующей оппозицию: сообщение/вопрос/побуждение (каждое предложение обязательно оформляется как повествовательное, вопросительное или побудительное); б) в категории коммуникативного задания, включающей значения данного – нового. Обе эти категории имеют общую основу: говорящий оценивает осведомленность слушающего. Различия между ими заключаются в том, что в значениях коммуникативной установки взаимодействуют два компонента: осведомленность слушающего и самого говорящего. Говорящий либо сообщает, что он знает, но чего, как он предполагает, не знает слушающий, либо спрашивает о том, чего не знает, но что, как он предполагает, знает слушающий.

          В категории коммуникативного задания значения данного и нового дифференцируются целиком на основе предполагаемой осведомленности слушающего30: данное (известное для слушающего)<405> служит опорой, исходным пунктом для сообщения нового (неизвестного для слушающего). При этом коммуникативное задание накладывается на коммуникативную установку: и в сообщении, и в вопросе, и в побуждении данное и новое дифференцируется по одному и тому же принципу. Ср. Петр пришел и Петр пришел; Пришел Петр? и Петр пришел?; Приходи к нам завтра и Приходи к нам завтра.

          К значениям (3) следует также отнести: а) определенность/ неопределенность (конечно, в том случае, если эти значения образуют грамматическую категорию), которые весьма сходны со значениями данного/нового по своей коммуникативной обусловленности, но в большинстве языков ограничены именем существительным и представляют собой, следовательно, морфологическую категорию; б) категоричность/предположительность; эти значения, как и значения коммуникативной установки, обусловлены осведомленностью говорящего: Он уехал в Ленинград – Очевидно (вероятно, может быть) он уехал в Ленинград.

          В значениях (3), как видим, преобладает субъективный компонент, но субъективное отношение говорящего, выражаемое в этих значениях, обусловлено объективными обстоятельствами: осведомленностью его и слушающего и ситуацией общения.

          В плане выражения семантические различия между выделяемыми видами грамматических значений проявляются в двух направлениях: в средствах формального выражения и в различной валентности, ограниченности лексическим материалом и синтаксическими структурами.

          Значения (1) выражаются, как правило, морфологическими средствами – синтетическими и аналитическими. Они ограничены прежде всего частями речи, а также отдельными разрядами слов внутри частей речи. Это объясняется именно характером выражаемых ими отношений: не все отношения этого типа свойственны всем предметам, обозначаемым соответствующими словами (частями речи). Так, например, противопоставленные залоговые формы во многих языках имеют только переходные глаголы, основная масса которых имеет общий семантический признак, требующий точного выражения субъектно-объектного отношения, что и достигается залоговыми формами; степени сравнения возможны только у слов, выражающих признак, доступный количественному измерению.

          Значения (2) также выражаются морфологическими средствами, но они ограничены (речь идет об индоевропейских языках) личными формами глагола, а тем самым актуализируются только на уровне предложения. Лицо, время и наклонение являются обязательными компонентами содержания предложения.

          Значения (3) выражаются такими синтаксическими средствами, как порядок слов, особые синтаксические конструкции, а также некоторыми модальными словами и частицами. Но особая роль<406> среди средств выражения значений (3) принадлежит интонации. Интонационные структуры (интонемы) являются обязательным и, что особенно важно, однозначным средством актуализации коммуникативного задания. При выражении же коммуникативной установки роль интонационных структур может варьироваться от обязательного средства до ослабленных вариантов и даже полной нейтрализации (вопрос, побуждение) [57]31. Значения (3) в силу своего коммуникативно-оценочного характера не ограничены лексическим материалом. Но они, как и значения (2), ограничены синтаксически: и те и другие эксплицитное выражение находят только в предложении. Значения (2) и (3), превращая некоторую последовательность слов в законченную коммуникативную единицу, являются, таким образом, необходимым компонентом каждого предложения независимо от его лексического состава. Подчеркиваем, что значения (3) так же обязательны в каждом предложении, как и значения (2). Группа слов с личной формой глагола, т. е. с выраженными значениями лица, времени и наклонения (нужно учитывать также возможность нулевой формы связки в некоторых языках), еще не есть предложение, если она не оформлена как сообщение, вопрос, побуждение и если в ней не выражено коммуникативное задание, т. е. не показано, что является данным и что новым.

          Таким образом, именно в предложении, и только в предложении, реализуются в единстве с лексическими все виды грамматических значений, отражающих отношения, актуальные для сообщения как в плане познавательно-объективного содержания, так и в плане коммуникативно-субъективной оценки. Внешне это единство проявляется в том, что словоформы, выражающие объективные отношения, преобразуются в члены предложения, которые располагаются относительно друг друга и объединяются интонационной структурой соответственно коммуникативной установке и коммуникативному заданию. Предложение как основная единица общения представляет собой, таким образом, в плане содержания «единство во множестве», конгломерат значений, в которых отражается объективная действительность и выражается отношение к ней говорящего субъекта [4; 12; 65].

          Проблема соотношения языка и логикиВ аспекте связи языка и мышления проблема соотношения языка и логики может иметь двоякий смысл в зависимости от понимания самого термина «логика», который употребляется неоднозначно.<407>

          «Логика» («логический») употребляется в широком смысле как синоним мышления, мыслительного, а поскольку мышление отражает действительность, то обозначение «логический» распространяется в этом случае и на объективные закономерности. Такое понимание логики связано с понятием диалектической логики, отражающей объективную (естественную) диалектику вещей. «Логика есть учение о внешних формах мышления, о законах развития всех материальных, природных и духовных вещей, т. е. развития всего конкретного содержания мира и познания его, т. е. итог, сумма, вывод истории познания мира» [42, 84].

          Широкое значение термина «логический» выступает в таких контекстах, как, например: «внутренняя логика развития», «логика предмета, характера», отражение в языке «логических закономерностей мышления» и т. п.

          «Логика» («логический») употребляется в более узком смысле как обозначение формальной логики – науки о законах и формах правильного (непротиворечивого) мышления, которая противопоставляется содержательной диалектической логике. Но и в этом случае термин «логика» не совсем однозначен. К формальной логике, как известно, относится и традиционная аристотелевская логика и математическая (символическая) логика. Известно, что между ними существуют важные различия (они раскрываются, правда, в литературе неоднозначно). Формальная логика не приравнивается к теории познания. Обычно подчеркивается, что она не изучает мышление в целом, а только охватывает некоторые его стороны, в частности, что она должна служить орудием контроля за точным и однозначным оперированием понятиями внутри теоретической системы.

          «Современная формальная логика с ее аксиоматическими построениями довольно далеко отошла от структуры естественного мышления и не сделала своим непосредственным предметом структуру теоретического мышления наших дней, а именно последнее является объектом интересов логики науки» [56, 139]. Характерно также следующее высказывание А. Эйнштейна: «Чисто логическое мышление само по себе не может дать никаких знаний о мире фактов; все познание реального мира исходит из опыта и завершается им. Полученные чисто логическим путем положения ничего не говорят о действительности» [100, 62].

          В настоящее время проблемы логики приобрели особую актуальность в связи с развитием кибернетики и логики науки и широко дискутируются на различных симпозиумах и в печати. Особо обсуждается вопрос о необходимости синтезирования существующих видов логики, в частности ее широкого и узкого вариантов. Показательно в этом отношении, например, что в резолюции симпозиума по логике и методологии науки (июнь 1965, г. Киев) констатируется, «что в настоящее время разработка актуальных проблем теории мышления невозможна на основе средств тради<408>ционной формальной логики», «что противопоставление друг другу «содержательной» и «формальной» логики диалектической и математической логик несостоятельно».

          Для плодотворного обсуждения вопроса о соотношении языка и логики, очевидно, прежде всего необходимо установить, какая логика имеется в виду. Однако в большинстве работ по этому вопросу виды логики не разграничиваются, не уточняется, какой аспект логического анализа предполагается в данном случае. Это приводит к подмене понятий и является причиной самых противоречивых точек зрения.

          Для изучения взаимосвязи мышления и языка особенно важно дифференцировать широкое и узкое понимание логики32. Это необходимо прежде всего для решения традиционной проблемы соотношения логических и языковых категорий (часто ее формулируют как соотношение логических и грамматических категорий, хотя вопрос, как правило, не ограничивается грамматическими категориями, если не понимать грамматику широко, как равнозначную языку).

          При широком понимании логики под логическими категориями в конечном счете понимают мыслительные категории, отражающие реальные объекты. Такое понимание лежит в основе теории понятийных категорий, представленной у О. Есперсена, а также у И. И. Мещанинова. Так, Есперсен пишет: «Следовательно, приходится признать, что наряду с синтаксическими категориями, или кроме них, или за этими категориями, зависящими от структуры каждого языка, в том виде, в каком он существует, имеются еще внеязыковые категории, не зависящие от более или менее случайных фактов существующих языков. Эти категории являются универсальными, поскольку они применимы ко всем языкам, хотя они редко выражаются в этих языках ясным и недвусмысленным образом. Некоторые из них относятся к таким фактам внешнего мира, как пол, другие к умственной деятельности или к логике. За отсутствием лучшего термина я буду называть эти категории понятийными категориями. Задача грамматистов состоит в том, чтобы в каждом конкретном случае разобраться в соотношении, существующем между понятийной и синтаксической категориями». [22, 57-58].

          Из такого же широкого понимания логических категорий исходит также, например, М. Докулил, разграничивая синтаксические и гносеологико-логические категории и подчеркивая, что<409> последние отражаются в синтаксических категориях опосредствованным и сложным образом [21]. Из узкого понимания логики исходит, например, В. 3. Панфилов, который относит к логическим категориям только категории «логико-грамматического уровня», противопоставляя последние грамматическим категориям, не связанным, по его мнению, непосредственно с мышлением, хотя и обладающим определенным значением [63].

          Если речь идет о связи языка и формальной логики (т. е. логики в узком понимании), то вопрос о соотношении логических и грамматических категорий должен быть ограничен соответственно категориями, формами мышления, которыми занимается формальная логика.

          Наиболее часто обсуждение вопроса о соотношении логики и языка (грамматики) исходит из традиционной формальной логики, соответственно этому предметом рассмотрения являются такие проблемы, как соотношение понятия и слова, суждения и предложения. Значительно меньше внимания привлекает проблема умозаключения как логической формы мышления и языковых форм ее выражения. Нужно подчеркнуть, что и в отношении этих ограниченных и достаточно старых проблем отмечается чрезвычайная пестрота взглядов и концепций, которые можно рассмотреть здесь только в самом общем схематическом виде.

          Соотношение слова и понятия является одним из самых спорных вопросов и в логике и в языкознании. Основа споров – это отношение понятия и значения слова. Обобщая самые разнообразные высказывания, можно выделить два основных взгляда: 1) значение слова приравнивается понятию (или, наоборот, понятие отождествляется со значением слова); 2) значение слова рассматривается как языковая категория плана содержания, познавательным субстратом которой является понятие как логическая категория. Второй взгляд представляется нам правильным и соответствующим тому пониманию языкового значения вообще, которое развивалось в предыдущем разделе. Нужно подчеркнуть, что эта концепция соотношения понятия и значения слова находит все большее признание не только среди лингвистов, но и среди логиков, философов. Такой взгляд на соотношение понятия и значения развивает, например, А. А. Абрамян: «Значение, не сливаясь с понятием, предполагает его» [1, 82].

          Сходную мысль с подчеркиванием двух возможных аспектов рассмотрения содержания слова находим также у А. Шаффа: «В зависимости от того, воспринимаем ли мы данное мыслительно-языковое образование с точки зрения мыслительного процесса или языкового (т. е. в зависимости от того, на какой из двух сторон мы акцентируем ваше внимание), оно выступает или как понятие (содержание понятия), или как значение слова» [92, 290].

          В области языкознания проблеме «слово и понятие» также посвящено много работ, в которых очень убедительно доказывается,<410> что значение слова неправомерно просто отождествлять с понятием, соответственно тому, как нельзя отождествлять язык и мышление (см. гл. «Знаковая природа языка» раздел «Понятие языкового знака»).

          Пожалуй, еще более спорной, но не менее популярной является проблема соотношения суждения и предложения, логических и грамматических субъекта и предиката. Сложность и запутанность ее прежде всего обусловлена тем, что не существует общепринятого определения суждения и его членов (терминов) S и Р, а тем самым их соотношения с соответствующими языковыми категориями33. Основными линиями расхождений можно считать следующие. Существует два основных определения логического суждения. Во-первых, суждение рассматривается как познавательный акт, в котором предмету (субстанции, вещи) приписывается какой-либо общий признак. Предмет является содержанием логического субъекта, признак – логического предиката, отношение между S и Р может быть либо истинным, либо ложным. Считается – явно или неявно, – что S и Р тем самым выражаются грамматическими подлежащим и сказуемым (слово в именительном падеже обозначает носителя признака, выраженного в сказуемом). Во-вторых, суждение определяется как высказывание чего-то о чем-то, соответственно этому субъект и предикат суждения рассматриваются как «подвижные» категории, а это означает, что S и Р могут выражаться любыми членами предложения. Так, например, в предложении Строится дом предикат усматривается в подлежащем, а субъект в сказуемом; в предложении Он приехал быстро считают предикатом быстро, а субъектом Он приехал.

          Вторая концепция в сущности уравнивает логическое суждение с тем, что с конца прошлого века интерпретировалось как психологическое суждение, да и в настоящее время в зарубежной лингвистике всегда фигурирует под этим названием (например, у Л. Блумфилда, Е. Куриловича, Ш. Балли и многих других).

          Таким образом, вся эта проблема усложняется неразграничением в мышлении логического и психологического. Различие между ними просто снимается: либо психологическое суждение вообще устраняется, либо целиком отождествляются оба понятия.

          Между тем можно отметить попытки аргументированного разграничения психологического и логического суждения [87]. Заслуживает внимания также анализ соотношения психологического и логического в общефилософском аспекте у Т. Д. Павлова, который рассматривает его как диалектическое единство субъективного и объективного [61].<411> По вопросу о соотношении суждения и предложения существуют также две точки зрения. Одни исследователи считают, что в каждом предложении выражается суждение, а суждение может выражаться только в предложении. Некоторые авторы, принимающие этот постулат, пытаются только как-то разрешить сомнения, возникающие в связи с вопросительными и побудительными предложениями, а также односоставными.

          Другие полагают, что суждение не обязательно заключается в любом предложении. Исходя из понимания суждения как выражения единства отдельного и общего («особенного» и «всеобщего» у Гегеля) различают предложения, выражающие суждение (т. е. отношение отдельного и общего, предмета и признака), и предложения, не выражающие суждения (т. е. не имеющие этого признака). Так, Гегель пишет: «Суждения отличны от предложений; в последних содержатся такие определения субъектов, которые не стоят в отношении всеобщности к ним, – состояние, отдельный поступок и т. п.». Гегель считает, что нельзя считать суждением предложения типа Я хорошо спал; Цезарь родился в Риме в таком-то году и т. п. [14, 275]34.

          Если сравнивать обе точки зрения на соотношение суждения и предложения, то можно установить, что их противоречивость коренится в одностороннем подходе и к суждению и к предложению. В первом случае исходят из понимания суждения как познавательного акта – обнаружения признака в предмете, а в предложении усматривают только одну его сторону – формирование мысли. Отсюда делают вывод об обязательной коррелятивной связи между ними: если есть суждение, то должно быть предложение, и наоборот. Во втором случае категорически противопоставляются мыслительное и коммуникативное содержание предложения, причем актом мысли признается только установление отношения отдельного и общего, если именно это отношение выступает на первый план. Если же предложение преследует непосредственно коммуникативную цель, то считается, что оно не выражает суждения (как, например Я хорошо спал или Вчера приехала моя сестра).

          Нужно признать совершенно естественным, что обе точки зрения не удовлетворяют требованиям развивающихся языкознания и логики. Многие пытаются найти более доказательные способы выяснения соотношения между логическими и языковыми категориями, в частности между суждением и предложением. Усилия направлены в большинстве случаев на то, чтобы преодолеть тенденцию усматривать между ними непосредственное прямолиней<412>ное соотношение. Однако при этом ограничиваются, как правило, частными вопросами, связанными с отдельными видами предложений и суждений [89; 90; 101; 108].

          Нам представляется, что основной недостаток существующих вариантов решения проблемы соотношения логических и языковых категорий заключается в том, что это соотношение интерпретируется как прямолинейно-однозначное в самом общем виде, что роль языка в мышлении сводится к форме выражения логических категорий. При этом игнорируется сложность и мышления и языка, специфическое переплетение в них познавательного и коммуникативного компонентов, а также особенностей их функционирования в разных сферах человеческой деятельности.

          Библиография1. А. А. Абрамян. Значение как категория семиотики. «Вопросы философии», 1965, ?1.

          2. В. Г. Адмони. Введение в синтаксис современного немецкого языка. М., 1955.

          3. В. Г. Адмони. О многоаспектно-доминантном подходе к грамматическим явлениям. – ВЯ, 1961, ?2.

          4. В. Г. Адмони. Партитурное строение речевой цепи и система грамматических значений в предложении. «Филол. науки», 1961, ?3.

          5. Н. Д. Арутюнова. О простейших значимых единицах языка. – В сб.: «Проблемы языкознания». М., 1967.

          6. Ш. Балли. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955.

          7. А. Берг, И. Но вик. Развитие познания и кибернетика. «Коммунист», 1965, ?2.

          8. Л. Блумфилд. Язык. М., 1968.

          9. С. Блэк. Лингвистическая относительность (Теоретические воззрения Б. Л. Уорфа). – В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 1. М., 1960.

          10. В. А. Богородицкий. Общий курс русской грамматики. М., 1935.

          11. Н. Винер. Кибернетика и общество. М., 1958.

          12. В. В. Виноградов. Основные вопросы синтаксиса предложения. – В сб.: «Вопросы грамматического строя». М., 1959.

          13. Л. С. Выготский. Мышление и речь. М. – Л., 1934.

          14. Гегель. Соч., т. 1. М. – Л., 1929.

          15. Г. Глисон. Введение в дескриптивную лингвистику. М., 1959.

          16. Б. Н. Головин. Введение в языкознание. М., 1966.

          17. Б. Н. Головин. Заметки о грамматическом значении. – ВЯ, 1962, ?2.

          18. М. М. Гухман. Лингвистическая теория Л. Вейсгербера. – В сб.: «Вопросы теории языка в современной зарубежной лингвистике». М., 1961.

          19. М. М. Гухман. О единицах сопоставительно-типологического анализа грамматических систем родственных языков. – В кн.: «Структурно-типологическое описание современных германских языков». М., 1966.

          20. М. М. Гухман. Э. Сепир и этнографическая лингвистика. – ВЯ, 1954, ?1.<413>

          21. М. Докулил. К вопросу о морфологической категории. – ВЯ, 1967, ?6.

          22. О. Есперсен. Философия грамматики. М., 1958.

          23. Н. И. Жинкин. Механизмы речи. М., 1958.

          24. Н. И. Жинкин. О кодовых переходах во внутренней речи. – ВЯ, 1964. ?6.

          25. Л. Н. Засорина. Трансформация как метод лингвистического эксперимента. В сб.: «Тезисы докладов на конференции по структурной лингвистике, посвященной проблемам трансформационного метода». М., 1961.

          26. В. А. Звегинцев. Лингвистические универсалии и лингвистика универсалий. – В сб.: «Проблемы языкознания». М., 1967.

          27. В. А. Звегинцев. Очерки по общему языкознанию. М., 1962.

          28. В. А. Звегинцев. Теоретико-лингвистические предпосылки гипотезы Сепира – Уорфа. – В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 1. М., 1960.

          29. И. П. Иванова. К вопросу о типах грамматических значений. «Вестник ЛГУ», 1956, ?2.

          30. А. В. Исаченко. О грамматическом значении. – ВЯ, 1961, ?1.

          31. С. Карцевский. Об асимметричном дуализме лингвистического знака. – В кн.: В. А. Звегинцев. История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях, ч. II. М., 1965.

          32. Г. Клаус. Кибернетика и философия. М., 1964.

          33. Г. В. Колшанский. Логика и структура языка. М., 1965.

          34. Г. В. Колшанский. О функции языка. – В сб.: «Иностранные языки в высшей школе», вып. 2. М., 1962.

          35. М. М. Кольцова. Физиологическое изучение явлений обобщения и абстракции. – В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

          36. П. В. Копнин. Природа суждения и формы его выражения в языке. – В сб.: «Мышление и язык». М., 1957.

          37. И. М. Коржинек. К вопросу о языке и речи. – В кн.: «Пражский лингвистический кружок». М., 1967.

          38. Н. Н. Коротков, В. З. Панфилов. О типологии грамматических категорий. – ВЯ, 1965, ?1.

          39. К. Г. Крушельницкая. Грамматические значения в плане взаимоотношения языка и мышления. – В сб. «Язык и мышление». М., 1967.

          40. К. Г. Крушельницкая. Трансформационный метод и проблема значения. – В сб.: «Иностранные языки в высшей школе», вып. 3. М., 1964

          41. Е. С. Кубрякова. Комментарий к кн.: Л. Блумфилд. Язык. М., 1968.

          42. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 29.

          43. В. И. Ленин. философские тетради. М., 1947.

          44. A. A. Лeонтьев. Психолингвистика. М., 1967.

          45. A. A. Лeонтьев. Слово в речевой деятельности. М., 1965.

          46. А. Н. Леонтьев. Культура, поведение и мозг человека. «Вопросы философии», 1968, ? 7.

          47. А. Н. Леонтьев. О механизме чувственного отражения. «Вопросы психологии», 1959, ?2.

          48. А. Р. Лурия. Теория развития высших психических функций. «Вопросы философии», 1966, ?7.

          49. К. Маркс. Из ранних произведений. М., 1956.

          50. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3

          51. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23.

          52. А. Мартине. Основы общей лингвистики. – В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 3. М., 1963.

          53. Г. П. Мельников. Кибернетический аспект различения созна<414>ния, мышления, языка и речи. – В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

          54. И. И. Мещанинов. Соотношение логических и грамматических категорий. – В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

          55. И. И. Мещанинов. Члены предложения и части речи. М. – Л., 1945

          56. И. С. Нарcкий. О проблеме противоречия в диалектической логике. «Вопросы философии», 1967, ?6.

          57. О. A. Hopк. Основные интонационные модели в немецком языке. «Иностранные языки в школе», 1964, ?3.

          58. Т. И. Ойзерман. Основные ступени процесса познания. М., 1957.

          59. В. М. Павлов. Проблема языка и мышления в трудах В. Гумбольдта и в неогумбольдтианском языкознании. – В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

          60. Т. Д. Павлов. Информация, отражение, творчество. М., 1967.

          61. Т. Д. Павлов. Теория отражения. М., 1949.

          62. Р. В. Пазухин. Учение К. Бюлера о функциях языка как попытка психологического решения лингвистических проблем. – ВЯ, 1963, ?5.

          63. В. З. Панфилов. Грамматика и логика. М. – Л., 1963.

          64. В. З. Панфилов. К вопросу о соотношении языка и мышления. – В сб.: «Мышление и язык». М., 1957.

          65. А. М. Пешковский. В чем же, наконец, сущность формальной грамматики? – В кн.: А. М. Пешковский. Избранные труды. М., 1959.


          66. А. М. Пешковский. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1938.

          67. Я. А. Пономарев. Психика и интуиция. М., 1967.

          68. А. А. Потебня. Мысль и язык. Харьков, 1913.

          69. А. А. Реформатский. Дихотомическая классификация дифференциальных признаков и фонематическая модель языка. – В сб.: «Вопросы теории языка в современной зарубежной лингвистике». М., 1961.

          70. Ю. В. Рождественский. О лингвистических универсалиях. – ВЯ, 1968, ?2.

          71. С. Л. Рубинштейн. Принципы и пути развития психологии. М., 1959.

          72. Б. А. Серебренников. К проблеме типов лексической и грамматической абстракции. – В сб.: «Вопросы грамматического строя». М., 1955.

          73. Б. А. Серебренников. Об относительной самостоятельности развития системы языка. М., 1968.

          74. И. М. Сеченов. Соч., т. 2. 1908.

          75. А. В. Славин. Образная модель как форма научно-исследовательского мышления. «Вопросы философии», 1968, ?3.

          76. Н. А. Слюсарева. Об универсализме в грамматике. – В сб.: «Иностранные языки в высшей школе», вып. 3. М., 1966.

          77. А. И. Смирницкий. Морфология английского языка. М., 1959.

          78. А. И. Смирницкий. Синтаксис английского языка. М., 1957.

          79. М. И. Стеблин-Каменский. Об основных признаках грамматического значения. «Вестник ЛГУ», 1954, ?6.

          80. Ю. С. Степанов. Основы общего языкознания. М., 1966.

          81. В. С. Украинцев. Информация и отражение. «Вопросы философии», 1963, ?2.

          82. А. И. Уемов. Вещи, свойства и отношения. М., 1963.

          83. А. И. Уемов. Строение умозаключений как проблема логики научного познания. «Вопросы философии», 1966, ?7.



          84. Э. М. Уленбек. Еще раз о трансформационной грамматике. – ВЯ, 1968, ?3, 4.

          85. Д. С. Уорс. Трансформационный анализ конструкций с творитель<415>ным падежом в русском языке. – В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 2. М., 1962.

          86. А. А. Уфимцева. Слово в лексико-семантической системе языка. М., 1968.

          87. Ф. Ф. Фортунатов. Избранные труды, т. 2. М., 1957.

          88. Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. II. М., 1949.

          89. П. В. Чесноков. Логическая фраза и предложение. Ростов-на-Дону, 1961.

          90. П. В. Чесноков. О взаимосоответствии формальных типов языковых и логических построений. – В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

          91. А. А. Шахматов. Синтаксис русского языка. Л., 1941.

          92. А. Шафф. Введение в семантику. М., 1963.

          93. Ф. Н. Шемякин. Язык и чувственное познание. – В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

          94. Е. О. Шендельс. О грамматическом значении в плане содержания. – В сб.: «Принципы научного анализа языка». М., 1959.

          95. Е. О. Шендельс. О грамматической полисемии. – ВЯ, 1962, ?3.

          96. Д. А. Штеллинг. О неоднородности грамматических категорий. – ВЯ, 1959, ?1.

          97. Г. П. Щедровицкий. Что значит рассматривать языки как знаковую систему? – В сб.: «Материалы к конференции «Язык как знаковая система особого рода'». М., 1967.

          98. Г. П. Щедровицкий. Языковое мышление и его анализ. – ВЯ, 1957, ?1.

          99. Л. В. Щерба. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании. – В кн.: В. А. Звегинцев. История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях, ч. II. М., 1965.

          100. А. Эйнштейн. Физика и реальность. М., 1965.



          101. В. С. Юрченко. О взаимосвязи мышления, языка и речи на коммуникативном уровне. – В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

          102. Р. Якобсон. Типологические исследования и их вклад в сравнительно-историческое языкознание. – В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 3. М., 1963.

          103. В. Н. Ярцева. Проблема формы и содержания синтаксических единиц в трактовке дескриптивистов и «менталистов». – В сб.: «Вопросы истории языка в современной зарубежной лингвистике». М., 1961.

          104. К. Ammer, G. Ieier. Bedeutung und Struktur. «Zeichen und System der Sprache». Bd. III. Berlin, 1966.

          105. I. Dokulil. Zum wechselseitigen Verhaitnis zwischen Wortbildung und Syntax. TLP, 1. Prague, 1964.

          106. A. V. Isacenko, R. Ruzicka. Semantik der Grammatik. «Zeichen und System der Sprache». Bd. III. Berlin, 1966.

          107. O. Lecka. Zur Invariantenforschung in der Sprachwissenschaft. TLP, 1. Prague, 1964.

          108. F. Schmidt. Logik der Syntax. Berlin, 1957.

          109. W. Timm. Zum Verhaltnis zwischen Bewu?tsein und Information. «Deutsche Zeitschrift fur Philosophie». 1963, N 7.

          110. Universals of language. Cambridge (Mass.), 1963.<416>

          1 Именно полемической направленностью объясняется, по-видимому, образно-экспрессивная форма первого предложения широко цитируемого высказывания: «На «духе» с самого начала лежит проклятие – быть «отягощенным» материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков – словом, в виде языка. Язык так же древен, как и сознание: язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее и для меня самого, действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми» [50, 29].



          2 Отметим, что изменение порядка слов при переводе предложения: Die unmittelbare Wirklichkeit des Gedankens ist die Sprache (в переводе: «Язык есть непосредственная действительность мысли») нарушает логическую связь. Ведь и здесь, как ясно из контекста, исходным является «мысль», а не «язык». А именно это высказывание особенно часто цитируется вне контекста.

          3 Однако в неявной форме такое понимание еще проявляется в отношении частных случаев этой связи, на них укажем ниже.

          4 Интересно в этой связи обратить внимание на вполне закономерную эволюцию взглядов по этому вопросу у Г. П. Щедровицкого, который вначале защищал только гносеологический подход к языку [98], а затем только деятельностный, но в конце концов пришел к тому, что «два по видимости противоположных определения языка 1) как знания и 2) как реальности – оказываются совместимыми и даже необходимо дополняющими друг друга» [97, 85]. То, что предварительно казалось дизъюнкцией, оказывается при углубленном познании – конъюнкцией, и в этом одна из важнейших закономерностей познания.

          5 Нужно отметить, что и при исследовании языковых значений в гносеологическом аспекте не исключены элементы эксперимента. На это указывал, например, Л. В. Щерба, который всячески защищал правомерность эксперимента в изучении системы языка, в первую очередь различных преобразований (замен, парафраз и тому подобное), которые издавна применялись в конкретных языках для выявления омонимии и синонимии [99]. В последнее время можно отметить также попытки теоретического осмысления этих приемов в связи с обсуждением вопросов трансформационного метода (см., например [25; 40; 85]).

          6 Как отмечает Я. А. Пономарев, в психологии проявляются тенденции к абсолютизации одной или другой стороны: «За разными взглядами на природу психического (которых придерживались психологи-материалисты в последние годы) можно разглядеть две основные позиции: одна из них подчеркивает отображательную функцию психических явлений и трактует их как идеальное субъективное отражение объективного мира; другая, подчеркивая регулирующую функцию психического, сводит психическое к нервному» [67, 117].



          7 Можно сослаться здесь не только на многочисленные высказывания в пользу этой точки зрения, но и на тех авторов, которые считают, что язык имеет лишь одну функцию. Так, например, Г. В. Колшанский утверждает, что язык имеет только функцию выражения мышления [34], а Р. В. Пазухин доказывает, что можно говорить только о коммуникативной функции языка [62]. (Подробнее см. в гл. «К проблеме сущности языка»).

          8 Может быть следует согласиться с С. Л. Рубинштейном, что выражение экспрессии и убеждения входят в коммуникативную функцию и поэтому их вряд ли стоит выделять особо.

          9 Такое противопоставление мысли и речи, познания и коммуникации в этом смысле можно вывести из следующего высказывания С. Л. Рубинштейна: «Говорить – еще не значит мыслить. (Это банальная истина, которая слишком часто подтверждается жизнью). Мыслить – это значит познавать; говорить – это значит общаться. Мышление предполагает речь; речь предполагает работу мысли: речевое общение посредством языка – это обмен мыслями для взаимопонимания. Когда человек мыслит, он использует языковой материал, и мысль его формируется, отливаясь в речевые формулировки, но задача, которую мышление разрешает, – это задача познавательная». Правда, дальнейшее замечание как будто уточняет это высказывание по крайней мере смягчает его категоричность: «Познавательная работа над мыслями, облеченными в речевую форму, отлична от работы над самой речью, над текстом, выражающим эти мысли. Работа над текстом, над речью, – это отработка языковой оболочки мысли для превращения последней в объекты осуществляемого средствами языка речевого общения» [71, 110]. Здесь автор подчеркивает различный характер работы мысли в зависимости от того, направлена ли она на непосредственно познавательные или коммунитативные цели, но это требует уточнения предыдущей мысли, о том, что говорить – еще не значит мыслить. По-видимому, нужно признать наличие мыслительной деятельности и в «говорении», в процессе общения, исключив из этого, так сказать, патологические случаи «безмысленного» говорения, на которые Рубинштейн намекает в скобках (см. также гл. «Психофизиологические механизмы речи»).



          10 В качестве обоснования представляемого здесь взгляда на соотношение языка и речи, противостоящего тенденции рассматривать язык и речь как коррелятивные понятия, отсылаем к работе Й. М. Коржинека [37].

          11 Эти вопросы составляют основную проблему стилистики.

          12 Для мысли на ступени внутренней речи характерна сокращенно предикативная, «сжатая» языковая форма, которая развертывается в сообщение, в «полное» высказывание на уровне внешней речи, для целей коммуникации. Исследования внутренней речи все больше показывают, что это особый вид мыслительной деятельности, который можно рассматривать как промежуточное звено между познанием и коммуникацией. Хотя совершение перехода и не обязательно в каждом отдельном случае, но на основе внутренней речи оно может быть при надобности осуществлено.

          13 Говоря об обязательности языка как орудия мышления, обычно исходят из самого общего понимания их взаимосвязи. Но в различных типах мышления, по-видимому, роль языка выступает в разной степени и может сводиться до минимума, как, например, в техническом мышлении (о типах мышления см. гл. «К проблеме сущности языка»).

          14 Мы рассмотрим этот взгляд подробнее в следующем разделе в связи с выяснением взаимосвязи языка и мышления в системе языковых значений.

          15 «Изучить чужой язык не значит привесить новые ярлычки к знакомым объектам. Овладеть языком – значит научиться по-иному анализировать то, что составляет предмет языковой коммуникации» [52, 375].

          16 К таким явлениям нужно отнести, например, наличие различных типов склонений и спряжений во флективных языках, которые, по-видимому, относятся целиком к структурным особенностям, в то время как для содержательной стороны релевантными оказываются только системные элементы [1].

          17 Известная переоценка значимости немецкой рамки, правда, в структурном плане, вне связи с особенностями мышления, отмечается и в работах В. Г. Адмони [2]. В. Г. Адмони видит в рамке средство выражения «спаянности» предложения. Необходимость такого особого средства для спаянности компонентов предложения в единое целое В. Г. Адмони объясняет тем, что формы слова в немецком языке недостаточно формально дифференцированы, а поэтому слово значительно менее самостоятельно и более тесно, чем, например, в русском языке, спаивается с другими словами путем рамки. Между прочим, по Балли, слово в немецком более автономно, чем во французском, а во французском рамки нет. Тем более, казалось бы, нуждается в «спаянности» английское предложение, однако никаким особым средством для этого английский язык не располагает.




          18 В отношении Л. Вейсгербера это совершенно правильно отмечает В. М. Павлов: «Интересно отметить, что в резком противоречии с декларированным «энергетическим» пониманием языка Вейсгербер фактически не выходит за рамки компонентов языка, составляющих его статический остов: слов, словообразовательных и словоизменительных морфологических средств, синтаксических схем предложения. Исследуется их динамический эффект, их Leistungen. Динамический же эффект процесса речи-мышления Вейсгербер, по существу, и не затрагивает. Его способ «видения» языка гораздо более статичен, чем он пытается заверить читателя» [59, 158]. Ср. в этой связи следующее высказывание Г. П. Мельникова [53, 256]: «... когда пытаются выявить различие в сознании в зависимости от специфики языкового дискретного кодирования, то, по-видимому, нередко преувеличивают степень этого различия. Объясняется это тем, что чаще всего производят сравнения конкретных слов и категорий конкретных языков, а не целостный результат восприятия высказывания в его речевом и ситуативном контексте».

          19 Субъективное отношение к познаваемому объекту в аспекте практики является специфическим компонентом человеческого познания (мышления) в отличие от чисто информационного «мышления» кибернетических машин. Этот вопрос широко обсуждается в связи с проблемой соотношения сознания (познания, мышления, отражения) и информации и других принципиальных теоретических вопросов кибернетики [7; 11; 32; 60; 81; 109].

          20 Ср., например, следующее высказывание Т. И. Ойзермана: «Субъективность ощущений и других форм чувственного познания объективной действительности выражается далее в том, что они представляют собой не пассивное, мертвое отражение объектов, а, напротив, активное, направленное познавательное отношение к миру. Это ярко проявляется, например, в избирательном характере чувственных восприятий. Ведь если бы человек сознавал все то, что воздействует на его органы чувств, он, по-видимому, не мог бы отличить один предмет от д


--
«Логопед» на основе открытых источников
Напишите нам
Главная (1 2 3)