ДРУГОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ОБЩЕСТВА Общество. Виртуальный оракул, осведомленный о ценностях, приоритетах и нуждах: общественная значимость, польза, целесообразность. Места в обществе добываются с трудом и боем, их всегда не хватает на всех. По осевой его линии вперед и вверх проложена трасса для гонок на выживание, а по обочинам обретает себя все то, что сошло с дистанции. С глаз долой – из сердца вон. И облегченное от неудобной тяжести сердце преображается, теперь это хранитель наших страхов и комплексов, вечный источник агрессии. «Панцирь», называл его психоаналитик Рейх, приводной ремень массового фашизма. А Жан Ванье, человек без определенных обществом занятий, хочет, чтобы сердце оставалось живой оголенной плотью. Поэтому много лет назад он и два его друга создали "Ковчег».Легче зажечь одну маленькую свечу, чем клясть темноту
Поначалу у Жана тоже было в обществе вполне завидное место: все-таки он сын генерал-губернатора Канады. Когда началась война, совсем еще мальчишкой поступил во флот Ее Величества. А в двадцать один год огляделся по сторонам, обнаружил себя на авианосце в чине офицера и подумал, что всю жизнь оттачивать умение воевать и убивать – не его призвание. Занялся философией, теологией, получил докторскую степень и должность университетского профессора. И тут Филипп Тома, капеллан в маленьком приюте для умственно отсталых, открыл для него этот параллельный мир. Ванье начал ездить по лечебницам и интернатам, везде наблюдая одно и то же: боль и страдание, толпа запертых в небольшом помещении людей, полностью потерянных, ходящих кругами или лежащих на полу, ничем не занятых. То, что начиналось как система общественного призрения, закончилось презрением общества к умственно отсталым людям. Жана настолько тронула та боль, которую он увидел в лечебницах, что он не смог пройти мимо. И тридцать шесть лет назад Ванье купил развалюху в деревне под Парижем, взял из приюта Филиппа и Рафаэля, и они стали жить втроем. Не бороться за права друг друга, а просто дружить, общаться, развлекаться, есть за одним столом. В этом «Ковчеге» каждому нашлось место, но жизнь общины поначалу была трудной. Филипп был наполовину парализован и безумолчно разговаривал, Рафаэль хотя с трудом сохранял равновесие и почти не говорил, то и дело норовил призвать болтуна к порядку методами физического воздействия. Они исподволь узнавали друг друга, привыкали и все больше чувствовали, что эта непонятная община – их совместный проект. Жан учился слушать и слышать, его друзья – взрослости и ответственности. Филипп, к примеру, мечтал разводить кроликов, но забывал кормить их-и кроликов пришлось съесть. Постепенно нашлись помощники, некоторые из них пробыли в общине недолго, другие остались навсегда. Одиль пришла в «Ковчег» в 1968 году. Она была студенткой-юристкой, искала место наиболее разумного применения своей кипучей энергии и приехала в «Ковчег» из любопытства, навестить подругу. Сначала она помогала купать Рафаэля – для ее миниатюрной подруги купать такого огромного мужчину было нелегко. Потом Одиль пообедала со всеми вместе, она кормила Рафаэля, и все это показалось ей так тяжело и неэстетично, что она считала минуты до, обратного автобуса. Но тут Рафаэль попросил ее пообщаться с ним; это было почти невозможно, он не произносил слов – но так много сказал ей взглядом, в нем было столько нежности и доброты, он испытывал такую радость от того, что Одиль захотела быть ему другом, что она осталась в «Ковчеге» навсегда. Сегодня 115 «Ковчегов» существуют в 30 странах, живут в них около трех тысяч умственно отсталых и столько же примерно ассистентов. Священники, психологи и психиатры помогают «Ковчегам» профессионально, мастерские для инвалидов предоставляют места; дети ходят в интегративные сады и школы. Ассистенты бывают разного пола, возраста, образования и веры. Часто это молодые люди в поисках своего «Я» или те, кому надоел мир, построенный на угнетении и бездушии, кто хочет получить опыт других отношений. Христиане всех конфессий идут в общину, чтобы обрести доверие к Богу и вырасти из страхов повседневной жизни. Некоторые проводят в общинe год, два, три и уходят – другие остаются, есть и семейные люди. Существуют большие «Ковчеги», целые деревни, и сюда принимают в том числе стареющих родителей со взрослыми умственно отсталыми людьми, и есть совсем маленькие общины из шести – восьми человек. Есть дома для людей с тяжелейшими поражениями, полностью зависимыми от ежеминутного ухода, и есть общины, где люди с небольшой интеллектуальной недостаточностью работают в меру сил и даже живут в браке. Для возникновения «Ковчега» нужен хотя бы один человек, кто захотел жить вместе с умственно отсталыми, всегда. Сейчас дело идет к тому, что первый такой дом появится и в России. Несколько сибиряков стали опекать психоневрологический интернат, то есть попали туда первый раз почти случайно и уже не смогли уйти. «Так вышло, что мы подружились, – объясняли мне эти люди. – Теперь мы не можем их бросить. В интернате им плохо, они все время норовят сбежать к нам, а тогда их наказывают. Будем их забирать».
Счастливы дети счастливых родителей
В движении «Вера и Свет» умственно отсталые люди составляют примерно четверть, но именно они задают тон всему оркестру. «Вера и Свет» возникла стихийно в 1971 году, когда стараниями Ванье и Мари-Элен Матье четыре тысячи таких людей и восемь тысяч их родственников и друзей отправились в паломничество в Лурд. Годом раньше там побывала семья с двумя больными детьми, и это оказалось мучительным: их гоняли от общего стола, им постоянно указывали, как именно они всем мешают. Идея массового паломничества не порадовала местных жителей, но теперь семей с умственно отсталыми было столько, что они могли позволить себе всё: радоваться жизни, никого не стесняться, петь, молиться. Они пережили вместе несколько прекрасных дней – и не расстались. Так появились первые общины. Сегодня веросветовцев в мире порядка полумиллиона человек, они принадлежат к 1400 общинам. Это умственно отсталые, их родители и те, кто хочет строить с ними вместе общину, – друзья. Все живут дома, но встречаются раз в две-три недели. Сердце каждой общины – бедные интеллектом, которых здесь называют еще людьми с особой сломленностью. В «Вере и Свете» они находят друзей и уважение к себе и своим особым запросам. Здесь общаются на равных: поют свои песни, играют в старинные фольклорные игры, ставят спектакли с минимум слов, вместе молчат, молятся, отмечают праздники, гуляют и ходят в гости, сейчас готовятся к паломничеству. «Это половина моей жизни, – сказала мне девушка Лена. – Мне дали работу, но все друзья у меня здесь. Я когда сюда пришла, стала гораздо лучше. С бабушкой совсем не ссорюсь. Я в Бога верю. Другие думают, что это все сказка, а я верю». Малыши здесь, естественно, заласканные; их, сколько я заметила, все время норовят обнять и подержать на руках. Едва я ступила на веросветскую территорию, как девочка лет десяти решительно взяла меня за руку и молча повела показывать свои секреты, по опыту зная. что для этого все и собираются. И еще были два довольно взрослых мальчика-близнеца. Слепые, на одно лицо, кажущиеся особенно высокими и полными по сравнению со своим сухопарым пожилым папой. Так вот, они оба любят петь, и мама разучила с ними много песен. Но поют Петя и Сережа настолько по-разному, что перепутать невозможно. В общине, кроме сердца, есть нервная система – родители. Как и всё в их жизни, их приход в общину посвящен больному ребенку. Он же является конечным адресатом той дружбы, умиротворения, просветленности, которые они могут найти в «Вере и Свете": тезис, что ребенку для счастья и спокойствия в первую очередь нужны счастливые и спокойные родители, тем более актуален в данной ситуации. (Хотя, конечно, не всякому интраверту и рационалу общинное бытие покажется нормальным.) Сейчас есть много мест, где с больными детьми занимаются, говорят родители, но «Вера и Свет» – это совсем другое, это для души, это выход из одиночества. К тому же община принимает и совсем тяжелых, которым не находится места в разных реабилитационных центрах. И не так уж редко «Вера и Свет» становится для них трамплином: обретя мир, покой и радость, они как бы дорастают и до других, более образовательных учреждений. «Здесь меня спрашивают, где мой внук, когда приедет, потому что его любят и ждут, его не хватает, – сказала одна бабушка. – Вы не представляете, насколько это для нас драгоценно». А другая мама призналась, что долго не могла взять в толк, зачем все эти игры-песни ей лично, когда у нее все устроено, семья ее поддерживает. И так она долго ходила-ходила, пока вдруг обнаружила себя в кругу ближайших и самых дорогих друзей. Оказалось, что общинные взаимоотношения очень меняют и ее саму, и ее ребенка. Община даст родителям силу признать за больными детьми право на свободу. И просто силу, потому что сталкиваться со страданием, болью изо дня в день один на один – очень трудно, а община подпитывает человека.
Община – это место общения
В общем, граница между родителями и друзьями довольно условная; первые могут легко превращаться во вторых и всегда сохраняется вероятность обратного движения. Среди друзей я настойчиво искала примеры героизма и служения, но все считали себя нехарактерным примером и стыдливо почти утверждали, что они лично наверняка получают от общины больше, чем дают. Разве можно заслужить столько любви? Новые друзья попадают в общину почти всегда одинаково: старые друзья позвали посмотреть. Пришли раз – не захотели уходить. Здесь невозможно оказаться неуспешным, не надо рваться, выделываться, достаточно просто быть – и это всех искренне обрадует. Однажды меня спросили подозрительно: вы любите инвалидов? Я тода ответила, что вопрос дурацкий, а инвалиды все разные – как можно любить весь список? Веросветская девушка сказала проще, но лучше: «Я люблю людей». И две женщины, которых привело сюда личное горе, и новообращенный православный, боящиися ошибиться в выборе призвания, и даже те, чьими помыслами община создавалась, не берутся определить словами, что так насыщает духовную и эмоциональную атмосферу. Но говорят, что всякий веросветский спектакль или литургия каждый раз не только заново встряхивает душу, но и возвращает ее на место правильно упорядоченной и умиротворенной. Это все, я думаю, следствие того, что в общине просто создается система взаимоотношений людей, параллельная общепринятой. Помните, герой известного фильма брал трубу и, приставляя ее к уху, слушал собеседника? Труба общения. Так и в «Вере и Свете» остаются люди, готовые прилагать усилия к тому, чтобы услышать другого. Когда люди вместе молчат, когда они открывают друг другу душу и не боятся потом встретиться глазами, когда в тишине по кругу передается свеча и характерно тонкий голос говорит простые слова: «Спасибо, Господи, за сегодняшний вечер и за то, что у меня есть такие друзья!» – это общение через сердце.
Делай,как я?
В общине выросли и продолжают расти дети-друзья. Замечательные, надо сказать. Большинство попали сюда по воле родителей (бывает, друзья специально приходят в общину, чтобы их дети практиковались в христианской любви к ближнему – в самом чистом виде). Некоторые, как шестнадцатилетний парень из Сибири, который два года ездит за 120 километров во взрослый психоневрологический интернат, – при самом активном сопротивлении родителей. Я могу их понять. Сама я впервые попала в такую лечебницу в десять лет, когда дворового приятеля, с детства чудного, отправили на лето «в заведение». Все посещения конечно же были запрещены, но мы, что столь же очевидно, пробрались внутрь. Теперь тот ужас поблек, но не забылся. Там было беспросветно страшно, были буйные, привязанные к кровати, и уже тихие, лежащие пластом и стонущие в голос или бродящие, почему-то с мисками; некоторые для упрощения были голые от пояса и ниже. Из за принесенных нами конфет началась отвратительная драка. «Неужели тебе не страшно ездить в интернат?» – спросила я этого старающегося казаться взрослым юношу, готовящего себя к священничеству. «Иногда, правда, трудно бывает, они же все совсем взрослые, – честно признался он. – Тогда наши помогают, кто давно ездит. Но обычно все здорово, нас ждут, радуются. Мне хорошо с ними дружить». Своей волей предложить ребенку в друзья умственно отсталого человека – это подвергнуть его представления о норме и разумности общественного устройства значительному пересмотру. Я думаю, родители делают это не потому только, что мало где еще можно научить ребенка добру в таком немучительном виде, с такой отдачей. (И то сказать, тех, кого умственно отсталые любят, – они любят всем сердцем). Просто кому довелось хотя бы раз пережить общение с собственным ребенком на равных, как с другом в кругу других общих друзей, не чувствуя груза ответственности за то, чтобы он «вел себя по-человечески», – тот от такого удовольствия добровольно не откажется. Многие дети пускают в общине корни и превращаются в самых действенных лиц, некоторые уходят, кто-то появляется периодически. У подростков есть особые потребности: они одновременно ищут свое «я», друзей, предназначение и профессию. В «Вере и Свете» у них есть отличный шанс найти все это одновременно в атмосфере спокойствия, праздника, полного приятия, да еще с уверенностью, что ты делаешь безусловно благое дело. Когда общество списало умственно отсталых за бесперспективностью, оно тем самым исказило собственную систему координат. Слабость перестала быть не только точкой отсчета, но даже вариантом нормы; а поскольку сильных и успешных всегда мало, то просто увеличилось число несчастных людей. Из нашей новейшей истории мы знаем, что всякое аутсайдерство – ужасающая бедность, болезнь, безысходность, невозможность реализовать себя, – оборачивается агрессивностью и нетерпимостью, а также глупостью и покорностью. Когда неуспешных много, именно эти чувства определяют атмосферу, которой дышим мы и наши дети. Вряд ли сами слабые, в том числе рассудком, скажут: «Без меня народ неполный». Но мы-то знаем, что вернуть их в общество и попробовать жить одним миром – проверенный путь усмирить его воинственный xарактер. Нужно решать эту задачу общественно-политическими методами: чтобы в Москве было не два интегративных садика, а много; чтобы все обычные школы принимали детей с ограниченными возможностями, сами возили их на специальном автобусе и создавали для них подходящую среду; чтобы, наконец, действовали мастерские, а не желающие воевать мальчики в рамках альтернативной службы пришли в такие семьи и немного облегчили жизнь родителей. Но полезно видеть, что добро можно сеять, просто в порядке личной инициативы отдавая себя этому полностью. Ибо доброе дело остается добрым абсолютно при всех властях.
Жан Ванье отвечает на наши вопросы-Какую роль играет движение «Вера и Свет"?
– Оно помогает родителям умственно отсталых людей выйти из ужасающего одиночества и обрести внутренний покой. Они живут в отчаянии и отвержении, семьи часто распадаются. Многих мучает чувство вины, им кажется, что рождение та кого ребенка – наказание свыше. Один отец рассказывал мне, что когда в момент родов он увидел, какого ребенка послала ему судьба, его самой первой спонтанной реакцией было: «За что, Господи?» Боль родителей огромна, даже если они считают ребенка драгоценным даром. Их не оставляет страх за то, что станет с ним после их смерти. Им обязательно нужно иметь много друзей, в этом их спасение. В «Вере и Свете» они обнаруживают, что это нормально – иметь такого ребенка. Иногда они открывают, что они не жертвы неудачных обстоятельств, но что они призваны Богом быть родителями особого ребенка. В Словении лет десять назад ко мне подошла женщина и сказала, что приход в «Веру и Свет» полностью изменил ее жизнь. Из ее четырех детей у троих – тяжелейшие пороки. «Раньше я плакала дни напролет, а теперь я стала по-другому смотреть на своих мальчиков. Я не думаю постоянно. что они не могут читать или писать, а стараюсь увидеть их дары». И «Ковчег», и «Вера и Свет» начинаются с того, что несколько обычных людей встречаются с несколькими умственно отсталыми, они общаются и вместе растут. Люди, которых считают балластом и недоразумением, обретают покой, мир, уверенность, любовь, зрелость, иногда новые умения. Для них это тоже выход из одиночества, это дружба. Знаете, когда попадаешь в специальное заведение, там этот вопрос просто висит в воздухе: «Любишь ли ты меня? Хочешь ли ты со мной дружить?» А для друзей это открытие новых измерений. Нас всех сформировала культура, которая возводит стенки между людьми. Мы легко и охотно судим: тот хорош, этот плох; с этим я хочу дружить, а на того мне и смотреть противно. Жизнь наших общин – это преображение, мы учимся видеть людей не глазами нашей культуры, а глазами Бога. Знаете, как сказал один маленький глубоко умственно отсталый мальчик: «Не волнуйся, мама, Господь любит меня таким, какой я есть!» Ковчег – это спасение через любовь, когда рушился мир вокруг. Всякая община – это ковчег, это же можно сказать о «Вере и Свете». Здесь друзья освобождаются от предрассудков, они уже не жаждут власти в такой степени, не хотят самоутверждения, но хотят строить общину, выстраивать отношения с другими людьми, то есть постепенно узнают, что такое единение и исцеление духа. Когда я пригласил Филиппа и Рафаэля жить со мной, мне было очевидно, что я им нужен. Но постепенно я открыл и менее очевидное – что они нужны мне, что они многому могут научить меня, у них свой опыт того, что значит быть человеком. Несколько лет назад мы приняли в общину двадцатилетнего Антонио, и он прожил с нами шесть лет. Он был полностью парализован и зависел от систем жизнеобеспечения, но он безоговорочно принимал себя. И он исцелил многих из нас. То один, то другой ассистент все время поминает его, потому что он действительно научил нас принимать себя как мы есть. В нем не было злости, депрессии, он не хотел казаться лучше, чем он есть.
– Вы посвятили «Ковчегу» и «Вере и Свету» тридцать шесть лет своей жизни. Что вы считаете результатом?
– Я мог бы сказать, что «Ковчеги» теперь есть в 30 странах, а «Вера и Свет» – в 80, что это уже почти полмиллиона человек. Но наши результаты не исчисляются в цифрах и вообще практически не поддаются измерению. Мы сеем семена, которые могут дать всходы. Община создается, и она начинает сиять. Например, в Париже у нас очень много друзей, они часто навещают нас и открывают для себя массу нового и неожиданного о духовности, гуманности; эти знания расходятся как круги по воде. Община в Северной Ирландии раз в месяц ездит в один из приходов. Обычно «Ковчеги» устраиваются в деревнях, и сначала местные жители бывают испуганы, насторожены, но мы прилагаем много усилий к тому, чтобы ломать барьеры и не устраивать резерваций. Потом, когда все узнают друг друга, дело налаживается. Умствен но отсталых начинают замечать, они влияют на атмосферу в обществе. Они украшают мир вокруг, и в этом я вижу их огромное воздействие на общество. Ведь вопрос в том, чтобы изменить систему ценностей. В нашем очень разделенном, разграниченном массой стен и барьеров обществе чрезвычайно важно открывать сердца различиям, инакости и обнаруживать, что мы все принадлежим одному человечеству, что на самом деле ни одна из групп людей не лучше другой. Это вопрос отношений, чтобы мы все чувствовали, что каждый человек прекрасен и важен. Я думаю, мы живем в фантастически чудесный момент, в момент открытости. В шестидесятые, например, мир был гораздо более закрыт, люди мало задумывались о том, чтобы стать гуманнее, а сейчас этот процесс идет. Семена начинают прорастать. Сколько их взойдет, насколько большими они вырастут – это уже не наша забота. Наше дело сажать семена, поливать и удобрять их и видеть добрые знаки, знамения в жизни.– Но ведь есть и зловещие знамения. Строится всемирное общество потребления, а его приводной ремень – конкуренция, то есть здоровье, выносливость, карьера и деньги. Вам не кажется, что пропасть между сильнылш и слабыми, между людьми с сохранным и недостаточным интеллектом становится тире?
– Я не знаю, может ли она стать еще шире, она всегда была огромной. Я хорошо знаком с положением умственно отсталых людей, я много раз бывал в клиниках по всему миру, и я считаю, что нет более бесправных, угнетенных и третируемых людей, чем умственно отсталые, их просто вычеркнули из общества. Но важно, что постепенно признается необходимость гуманности и утверждается ценность каждого человека.-Не идеализируете ли вы умственно отсталых? Они ведь бывают не только добрыми и душевными, но и агрессивными, их легко втянуть в какие-то криминальные истории.
– Когда мы подбираем нового члена общины, например на улице, в нем может быть очень много гнева, к тому же подавленного гнева. Когда он попадает в общину, этот гнев выходит наружу. По счастью, наши общины сотрудничают с очень хорошими психиатрами и психологами. Правильно подобранные лекарства вкупе с добрым отношением меняют людей. Ведь часто источник агрессии – чувство отверженности, неудовлетворения. Например, несколько лет назад мы взяли в общину Жерара. В детстве от него отказались родители, его воспитывала приемная семья, заинтересованная не в нем, а в тех деньгах, которые за него платили. В пятнадцать лет его поместили в психбольницу, там он провел три года, потом снова мыкался. Когда он попал к нам, он был человеком, не признающим правил. Ведь никто никогда не говорил ему: ты нужен мне. Он был неприкаянный и злой. Иногда он собирал все свои вещи, хлопал дверью – и уезжал. Мы посылали за ним машину, она подбирала его и привозила обратно. Его умиротворение и успокоение заняли десять лет. Но сейчас он очень мирный человек. Вот это самое прекрасное в «Ковчеге» – видеть, как меняются люди. Увидеть Жерара, когда он только появился у нас и сейчас – это источник жизни. Все меняются, и мир тоже может измениться.
– Вы говорите, что жизнь в «Ковчеге» иногда причиняет боль. Что вы имеете в виду?
– Во-первых, жить с кем-то, в общине или в семье, всегда трудно. Начало очень сладкое, но потом оказывается, что ты это ты, а я это я, и возникают обиды, непонимания, конфликты. Один мой друг, много занимающийся семейными взаимоотношениями, в таких случаях всегда спрашивает супругов: вы решите, чего вы хотите, – быть правыми или быть женатыми? Это фундаментальный вопрос и для общины тоже. Община – это место, где мы учимся любить. Это наше призвание как людей – помогать друг другу расти, не осуждать, не судить, не отгораживаться от них. Иначе даже дружба может стать не открытостью, а закрытостью. Я говорю другу: ты замечательный. И он отвечает: и ты замечательный. И мы вместе решаем, что мы очень хорошие, а остальные нет. Опыт общинной жизни учит важным вещам: чтобы быть с другими и понимать их, надо понять себя, увидеть свои страхи, свою сломленность, свою неполноценность во многих сферах. Когда вместе строят ковчег, приходится признавать свою неправоту, подчиняться, слышать других и считаться с ними, это трудно, поэтому я говорю, что община – это труд и радость. Сначала я шел к отверженным, чтобы помочь и защитить, но оказалось, что я вступаю с ними во взаимные отношения, и эти взаимоотношения многого потребовали от меня, они часто открывали мне неприятные истины обо мне самом, о моем желании руководить, поучать, властвовать. Я же офицер. Я пережил много болезненных моментов, когда мне было больно, что я причинил боль другим – из-за своего характера, просто потому, что я такой. В общине я научился двум основным вещам: что каждый человек невероятно прекрасен и что все мы – смесь любви и ненависти, я многое узнал о самом себе, о своей злости и агрессивности. Плюс, во-вторых, чисто практические трудности. Когда община принимает умственно отсталого, это может быть очень тяжело. Он может быть озлоблен, захлопнут, он может не находить себе места и кричать сутками. Иногда требуются годы, прежде чем он обретает покой. В этой ситуации нет ничего сверхъестественного – но нужно время и нужно работать с тяжелой ситуацией, по возможности пользуясь компетентной доброжелательной помощью специалистов. Нам, как вы знаете, помогают психиатры, психологи, священники.– Бывают ли среди ассистентов люди нерелигиозные и не чувствуют ли они себя отторгнутыми?
– К нам приходят представители всех конфессий и люди неверующие. Если у людей общая цель, единое желание растить любовь и человечность, то делать это им легче в общине. При различиях в культуре и вере нас объединяет главное: мы решаем гуманитарную, общечеловеческую задачу. Мусульмане и христиане, индуисты и атеисты приходят в общину для того, чтобы быть вместе с умственно отсталыми людьми, это самое главное. В «Ковчеге» и «Вере и Свете» всегда есть ассистенты-атеисты, хотя их немного. Вера помогает людям, дает им силу духа. Верующие люди ощущают свой приход в общину как призвание. Вера – это смотреть на людей глазами Бога, видеть и любить их так и такими, как любит их Господь. За тридцать шесть лет в «Ковчеге» я очень часто встречался с совсем тяжелыми ситуациями, и если бы у меня не было веры, я думаю, я здесь бы сейчас не сидел. Но когда какой-нибудь юноша говорит мне, что хотел бы прийти в «Ковчег» ассистентом, но что он не верит в Бога, я спрашиваю, а верит ли он в умственно отсталых? Потому что я всегда предпочту того, кто не верит в Бога, но верит в людей с особыми дарами, чем наоборот. В России ситуация с верой и атеизмом вообще, как мы знаем, особенная. Поэтому одни не хотят идти в «Веру и Свет» из-за того, что она мало или неправильно религиозная, другие – потому, что слишком религиозная. Но я совершенно уверен в том, что, когда о веросветстве узнает больше людей, то многие заинтересуются такой формой общинности.
– В чем разница между «Верой и Светом» и «Ковчегам"? Должно ли первое постепенно вырастать во второе?
– Нет, это две разные формы общинной жизни. В «Ковчег» попадают в основном из клиник или с улицы, часто это взрослые люди, которые остались одни после смерти родителей. А в «Веру и Свет» приходят семьи с умственно отсталыми. Это очень важно, чтобы родители не отказывались от таких детей. Семья и община – это те места, где мы учимся любви.– Этому надо учиться?
– Чрезвычайно важно понять, что такое любовь, потому что любить других часто очень трудно. Например, что значит любить людей с ограниченными возможностями? Значит ли это просто защищать их? Кормить, давать сладости? Обнимать и ласкать? Это важно потому, что открывает другому человеку, что он для меня ценен. А когда мне открывают, что я для кого-то ценен и важен, я могу в это поверить. Каждая мать делает это для своего младенца, когда твердит ему, что любит его, что он ее радость и счастье. Но что такое материнская любовь на практике? Часто это желание женщины обладать своим ребенком, прижимать его, защищать, оберегать. Мы не хотим видеть боль своих детей – вот к чему часто сводится родительская любовь. Но если мы посмотрим, как Иисус любил людей, то окажется, что просто опекать кого-то, оберегать, давать ему чувство защиты – совершенно необходимо, но совершенно недостаточно. «Встань и иди», – говорил Иисус исцеляемому. Любить– значит помогать человеку встать на ноги, стать взрослее, самостоятельнее, свободнее. Она подразумевает передавать человеку ответственность за его жизнь, помогать сделать собственный выбор. Это также умение понимать другого человека и его боль, его разочарования, нужды. Добрый самаритянин не обнимал больного и не кричал, что все будет прекрасно, он действовал: промыл раны, отвез в гостиницу, устроил и оплатил его лечение, питание и уход.– Скажите, пожалуйста, несколько слов о русских общинах «Вера и Свет».
– В России сейчас семь общин, в этом году им исполнится десять лет. Я должен сказать, что в моих русских друзьях, членах «Веры и Света», я вижу разительные изменения. Друзья и родители стали более преданными, верными веросветовцами, и это прекрасно. А в умственно отсталых членах общины теперь гораздо больше мира, покоя, согласия с собой и взрослости. Когда я приехал сюда впервые 10 лет назад, до такой зрелости было очень и очень далеко. Сегодня не все, но многие из них могут подолгу слушать выступления, участвовать в обсуждении. Появились спокойствие и внутренняя целостность.-Какого отношения к себе ждут семьи с умственно отсталыми людьми?
– Умственно отсталые и их родители ждут от окружающих доброты, открытости и преодоления наших страхов и предрассудков относительно умственной отсталости.– Откуда берутся эти страхи и предрассудки?
– Знаете, когда я в юности открывал для себя этот мир проигравших, у меня тоже были страхи и тревоги: как общаться с людьми, некоторые из которых даже не говорят? До этого я всегда жил в мире победителей, по-своему преуспевал. Моих студентов философии интересовало во мне только скромное содержимое моих мозгов. Меня всегда учили быть компетентным и деятельным. А тут всех интересовало мое сердце и способность просто быть рядом, никуда не рваться: есть, пить, развлекаться. Я постигал это. Мы все боимся слабости также, как мы боимся смерти и страдания. Мы избегаем его любой ценой, это инстинкт. Живя в мире соревнования и конкуренции, мы тратим массу сил, чтобы доказать, что мы лучше других. Наши действия контролирует страх: что о нас скажут, как бы не проиграть, не стать отверженным. А путь к умственно отсталым, к простым и бедным, – это путь умаления, путь вниз, путь к себе. Для этого мы должны признать, что каждый из нас – отчасти инвалид. Что в нас есть сломленность, агрессивность, злость, депрессия. За лихорадочной активностью, работой с утра до утра часто скрывается тоска, пустота, страх. Возможно, нам трудно принять себя такими, как мы есть, поэтому мы прячемся от умственно отсталых за броней своего интеллекта, карьеры, успеха. Возможно и другое: мы боимся, что слабый разрушит наши защитные барьеры и поведет нас по дороге, которая может завести нас слишком далеко. Нам страшно.– Вы сеете семена, но каковы все же могут быть всходы и плоды?
– Все предрассудки и страхи по поводу умственной отсталости по-прежнему живы в обществе. В России, например, очень часто больного ребенка бросают, отказываются от него. Это означает, что родители не получают необходимой помощи и поддержки, что пока не сложились соответствующие традиции. Опасность в странах типа России – где неразвита помощь таким семьям, где нет достаточного количества садиков, школ, мастерских, психологов, врачей и психиатров – состоит в том, что огромное число таких людей живут в интернатах. Из-за такого наплыва там не хватает места, персонала и условия делаются невыносимыми. Вместо этого нужно помогать родителям принимать своих особенных детей, строить интегративные сады и школы, церковь должна лучше понимать нужды таких семей и ставить их в центр приходской жизни. Обязательно открывать мастерские, потому что иначе родителям нечем занять своего выросшего больного ребенка, он слоняется в одиночестве по дому, и от скуки и раздражения становится агрессивным. При таком порядке родителей не будут снедать страх и беысходное чувство вины, и дело пойдет на лад. Но я замечаю и на Западе, что высокопоставленные люди не оставляют таких детей дома, они определяют их в клиники и помогают этой клинике деньгами, В сущности, они мечтали бы отделаться от таких детей вообще. Тем более теперь, когда женщины заранее узнают диагноз нерожденного ребенка и многие делают аборт, умственно отсталые люди вообще считаются ошибкой и недоразумением. Конечно, это тоже выход из положения – убить человека, если он тебе мешает. Правда, возможно, такое решение – не самое лучшее. Есть и другие способы, но они требуют денег и времени. Это опять вопрос о приоритетах. Общество должно решить, чего оно хочет, и если все же оно хочет справедливо устроенного мира, в котором каждый человек считается ценностью, то оно должно его строить, оно должно вернуть тех, кого сегодня вычеркнули. Хотя в массовом сознании действительно почитаются сила и власть, я встречал много и много прекрасных, добрых людей, которые хотели бы помогать слабым, но не знают, как. Как помочь добрым людям делать добрые дела? Надо рассказывать им, как это сделать самым грамотным и эффективным способом.– Это была долгая беседа, читатели давно устали. Сформулируйте, пожалуйста, самое главное. – Самое главное состоит в том, что умственно отсталые – прекрасные люди. Их нельзя замуровывать в клиники, ни в коем случае нельзя. Надо помогать родителям, семьям и их должны окружать друзья, вера и свет.Контактный телефон «Веры и Света» в России: (095) 145-2735
